Скрябин и Пастернак — переплетение судеб

Скрябин и Пастернак — переплетение судеб Заповедь «Не сотвори себе кумира» не применима к юности. Кто лучше самого Пастернака может описать состояние благоговения, которое юный музыкант испытывал по отношению к Скрябину? «Скрябин-кумир», «Скрябин-божество» — вот лишь немногие эпитеты-ориентиры в мире Пастернака. Или, например, такое признание: Дорогой из гимназии имя Скрябина, все в снегу. Соскакивает с афиши мне на закорки. Я на крышке ранца заношу его домой, от него натекает на подоконник. Обожанье это бьет меня жесточе и неприкрашеннее лихорадки Б. Пастернак 1991: 151. В той же «Охранной грамоте» Пастернак пишет: «Больше всего на свете я любил музыку, больше всех в ней — Скрябина» Б. Пастернак 1991: 154. Весной 1903 года дачу в Оболенском (под Калугой) снимали две семьи — семья Пастернаков и семья Скрябиных. Тем летом там разносились отрывки Третьей симфонии или «Божественной поэмы». «Предполагалось, что сочинявший такую музыку человек понимает, кто он такой, и после работы бывает просветленно ясен и отдохновенно спокоен, как Бог, в день седьмый почивший от дел своих. Таким он и оказался» Б. Пастернак 1991: 304 — вот впечатление юного Пастернака о Скрябине — создателе «Божественной поэмы». В то время Борису Пастернаку было двенадцать лет. Больше всего его поражала «свежесть духа» композитора, в чьих произведениях он чувствовал сумасшедшую смелость. «Божественная поэма» для него сливалась в образ свежестью дышавшего леса 1903 года. В Оболенском завязываются дружеские связи двух семей. Скрябин часто совершает прогулки с Леонидом Осиповичем Пастернаком, во время которых беседует обо всех волнующих его вопросах — об искусстве, о жизни, о сверхчеловеке. В одном были всегда согласны два художника — «во взглядах на сущность и задачи мастерства» Б. Пастернак 1991: 304. После знакомства летом в Оболенском семьи очень сближаются, Вера Ивановна Скрябина — первая жена композитора — начинает вести переписку с Розалией Исидоровной Пастернак, матерью поэта. В. Скрябина очень хорошо понимает Р. Пастернак, ведь обе они — пианистки, признается ей, что все больше тяготеет к исполнению произведений мужа, искренне интересуется здоровьем детей Пастернаков, зовет провести лето вместе в Женеве. Вот одно из писем, опубликованное лишь в 2009 году: Jeneve, Vesenaz, «Les Lilas» 18 мая 1904 года Мы каждый день вспоминаем Вас и Леонида Осиповича, ужасно хотим Вас видеть. Как Вы намерены устроиться на лето? Не приедете ли сюда? Вы писали, что Леонид Осипович собирается за границу. Когда же состоится его поездка? Надеюсь, что он не минует нас. Саша постоянно вспоминает о нем с самым теплым чувством. — Напишите, дорогая Розалия Сидоровна, здоровы ли детки. Я с таким удовольствием вспоминаю прошлое лето, которое мы провели с Вами вместе <...> Передайте мой поклон Леонид Осиповичу, Боре, Шуре; девочек нежно целую. Саша шлет Вам и Л. О. самый сердечный привет и еще раз повторяет, что сильно хочет его видеть. Искренне преданная Вам В. Скрябина А. Н. Скрябин… 167. Взаимоотношения двух семей удостаиваются внимания в воспоминаниях брата Бориса Пастернака — Александра, будущего архитектора. Он пишет, что очень преданно относился к В. Скрябиной, которая была «воплощением доброты и душевной мягкости». А также — что Скрябины бывали дома у Пастернаков «запросто». После разрыва композитора с женой В. Скрябина одна посещала дом Пастернаков. А. Пастернак считал, что Вера Ивановна лучше всех могла передать манеру игры Скрябина и была «единственной из московских пианистов, кто, исполняя скрябинскую музыку, играл истинно по-скрябински» А. Пастернак: 107. О дружбе семей пишет и Евгений Пастернак: Александр Николаевич оценил дарование Розалии Исидоровны и стал приносить ей сочиненные пьесы, слушать их в ее исполнении. Она очень подружилась с Верой Ивановной, которую высоко ставила как пианистку и всем сердцем сочувствовала ее тревогам и бедам, о которых тогда можно было уже догадываться Е. Пастернак 1997: 29. Недавно в музее-квартире А. Гольденвейзера1 была обнаружена самиздатовская тетрадь со стихами Пастернака. Скрябин и Гольденвейзер познакомились в 1889 году и дружили с тех пор. Для музейных хранителей такая удивительная находка стала лишним подтверждением уже известных связей. По свидетельству Е. Пастернак, вдовы пастернаковского сына Леонида и директора музея-квартиры поэта в Переделкино, этот сборник Борис Пастернак сам печатал на машинке, переплетал и дарил близким людям. Такая тетрадь попала и к Гольденвейзеру: в ней были стихи 1945-1957 годов. После смерти Скрябина при участии Гольденвейзера было создано общество «Венок Скрябину», которое занималось творческим наследием композитора. А у Л. Пастернака мы находим рисунок с одного из заседаний этого общества 1917 года («Заседание Скрябинского общества»). Семья Пастернаков присутствовала на похоронах Скрябина, что мы знаем из некрологов. Дружба семей продолжалась и в самые тяжелые времена, сквозь поколения. Один эпизод описывает Е. Пастернак — в статье о травле отца: В эти страшные дни анафематствования приехала к нему в Переделкино Елена Александровна Софроницкая, дочь Скрябина, знакомство с которой началось летом 1903 года в Оболенском, ей было тогда три года. Она взяла с собой свою дочь, Ксану. На дороге их остановил какой-то тип. — Куда вы? нельзя. Елена Александровна сказала: — Я иду к моему другу Борису Леонидовичу Пастернаку. Тип пропустил ее и обратился к Ксане: — Ну ладно, старуха с ума сошла, а ты ведь молодая — подумай, куда ты идешь Е. Пастернак 2008: 154. Пастернак писал, что до лета в Оболенском он уже «немного бренчал на рояле и с грехом пополам подбирал что-то свое» Б. Пастернак 1991: 35. Как известно, именно под влиянием своего отношения к Скрябину Пастернак начинает живо интересоваться импровизацией, пытается сам сочинять и даже принимает серьезное решение — посвятить себя музыке. Шесть лет (1903-1909) он отдал обучению: сначала учился у теоретика и критика музыки Ю. Энгеля, а потом — под руководством Р. Глиэра. Основные композиторы, чье творчество интересовало Пастернака-музыканта, — Шопен, Лист, Вагнер, Чайковский. Можно считать, что музыкальные предпочтения у него сформировались полностью под влиянием Скрябина (это влияние заметно в статье Пастернака «Шопен»). Скрябин возвращается из Швейцарии с «Поэмой экстаза», Москва его чествует: На репетиции Энгель подошел к Боре и сказал про «Поэму экстаза»: — Это конец музыки! — Это ее начало! — воскликнул Борис Дурылин: 305. Среди торжества — долгожданная встреча с «Богом музыки». Пастернаку в то время было девятнадцать лет. Он получил аудиенцию, сыграл несколько своих сочинений. По его словам, «Скрябин выслушал, поддержал, окрылил, благословил меня» Б. Пастернак 1991: 305. Казалось бы, что еще требуется для убеждения, что музыка предназначена ему? Но в это время Пастернак ждал знаков свыше: В настоящей жизни, полагал я, все должно быть чудом. Предназначением свыше, ничего умышленного, намеренного, никакого своеволия Б. Пастернак 1991: 306. Он загадывает, что если, услышав жалобу о мучавшем его отсутствии абсолютного слуха, кумир-Скрябин признает, что у него самого нет такового, то музыка точно является призванием Пастернака и он не навязывается ей. Но собеседник восклицает, что Вагнер и Чайковский были лишены абсолютного слуха, — то, что Пастернак уже слышал от многих. Кроме того, Пастернак считает, что у него нет технических способностей для выражения мыслей о новой музыке, вложенных ему Скрябиным. Пишет, что едва играл на рояле и разбирал ноты недостаточно бегло (хотя, по отзывам специалистов-музыковедов, Пастернак явно преуменьшал свои музыкальные способности). На его решение оставить музыку, конечно же, повлияло множество факторов: гадания на случайностях со Скрябиным, убеждение в бездарности, неприятие «совершенства наполовину»… В музыкальном отношении Пастернак оказался излишне требователен к себе, вероятно принимая также во внимание, что его мать была профессиональной пианисткой. Отсутствие абсолютного музыкального слуха очень его волновало, ведь музыка была его культом. Он находится в постоянных сомнениях и в начале мая 1916 года пишет в письме отцу: Музыку я оставил из убеждения в собственной бездарности. Это был голос молодой и требовательной совести, и я рад, что этого голоса послушался Б. Пастернак 1998: 165. Мы знаем только о трех неоконченных сочинениях Пастернака: о двух прелюдиях, написанных в пятнадцать лет, и сонате, сочиненной в девятнадцать. В «Либретто оперы» 1900-1902 года Скрябин выводит квинтэссенцию творца — это «Философ-музыкант-поэт». Пастернак же на своем жизненном пути совершил три перевоплощения, три перехода — из художника в музыканта, из музыканта в философа, из философа в поэта. Музыка, впрочем, никогда не покидала его. Дома у Пастернаков, на Волхонке, где семья жила с 1911-го по 1938 год, стоял рояль фирмы «Бехштейн», выбранный Р. Пастернак во время ее концертного турне. Этот рояль всегда поддерживал Пастернака. По воспоминаниям сына, когда Пастернак работал, то порой оставлял письменный стол, подходил к роялю и играл. Так работа шла лучше, да и музыка отвлекала от бытовых мелочей. Вообще, Е. Пастернак говорил, что счастьем для русской литературы оказалось то, что отец не стал композитором. Оценку скрябинского творчества можно найти в переписке Пастернака с Цветаевой. А точнее, эволюцию взгляда Пастернака на Скрябина. С 1922 года Пастернак входит в переписку с Цветаевой. Поэты долгое время не знали друг друга, а одна из их первых встреч состоялась 11 апреля 1922 года на похоронах вдовы Скрябина — Татьяны Федоровны Шлецер, — где они обменялись несколькими словами. Увлечение поэзией друг друга и просто — друг другом — становится очевидным в переписке Пастернака и Цветаевой в 1926 году. А вот что пишет Пастернак сестре Жозефине: До меня случайно дошла ремингтонная копия одной из последних работ Цветаевой, «Поэма Конца». По счастью это волненье никем и ничем не подавлено и нашло себе выход. У меня есть ее адрес, и я написал ей, кто она и что делает. Ах, какой она артист, и как я не могу не любить ее сильнее всего на свете, как Rilke. Это я тебе не с тем говорю, чтобы тебе что-то доверить, а вот зачем. Почитай ее. У тебя наверное есть знакомые в Париже, или у Феди. Попроси их прислать оттуда тебе все, что ее имеется, и почитай. Ты должна там много того же услышать, что и я. Там среди бурной недоделанности среднего достоинства постоянно попадаются куски настоящего, большого, законченного искусства, свидетельствующие о талантливости, достигающей часто гениальности. Так волновали меня только Скрябин, Rilke, Маяковский, Cohen. Москва>, 28.03.1926 Б. Пастернак 1998: 157. Пастернак ставит Цветаеву в один ряд с теми, кто имел высшую оценку в его сознании. Первым в этом ряду идет Скрябин как наставник, чьи сочинения Пастернак боготворил. Часто упоминая композитора в письмах к Цветаевой, Пастернак пишет, что одновременно думает и о Скрябине, и о ней: И опять-таки в этой тоске по форме, которой наше время немилосердно лишено, есть, как и в мыслях о Вас и о Скрябине, постоянный у меня, частный и волнующий пункт. Это именно пункт совпаденья русской истории с мировой Цветаева, Пастернак: 140. В этих письмах заключены ранние ссылки на ту роль и значение, которое сыграл Скрябин в его жизни: Целую вечность я не слышал музыки. Сегодня случайно попал на симфонический концерт, посвященный Скрябину. Вы знаете, чем он был для меня. Я слушал, не настраиваясь, без аффекта преданности, с той неряшливостью, которая бросилась Вам в глаза в письмах, спокойный насчет однажды измеренной глубины, память которой при мне, без зависимости от воспоминанья. Может быть, я много потерял при таком слушаньи против той поры, когда жизнь воспринимал как лирическое стоянье на часах. Исполнялись вещи знакомые, когда-то заставлявшие меня сумасшествовать. Теперь многое прошло мимо ушей, многое показалось пустым и растянутым. Явленье это протекло во всей его неповрежденной целостности: то есть слезы у меня хлынули именно те, которые эта гармоническая непредвиденность видела когда-то на человеческом лице и с часа своего зарожденья навсегда в свое звуковое сверканье включила. 23 февраля 1926 года Цветаева, Пастернак: 138. В тридцать шесть лет Пастернак осознает, что прежнее обожание ушло — то ли с течением времени, то ли в связи с теми внутренними изменениями, которые произошли в нем самом. Однако, как и в молодости, музыка Скрябина глубоко его трогает, заставляя вспоминать о прошлом восхищении. Об этом сказано и в поэме того же времени — «Девятьсот пятый год» (1926): Как-то раз, Когда шум за стеной, Как прибой, неослабен, Омут комнат недвижен И улица газом жива, — Раздается звонок, Голоса приближаются: Скрябин. О, куда мне бежать От шагов моего божества!.. Печальная история произошла с письмами Цветаевой. Как рассказывает Пастернак в «Людях и положениях», «их погубила излишняя тщательность <...> хранения». Во время войны и эвакуации Пастернак отдал «бережно хранимые драгоценные письма» сотруднице Музея имени Скрябина, та не расставалась с ними, «не выпуская их из рук и не доверяя прочности стен несгораемого шкафа». И в конечном итоге, возвращаясь домой с работы, «спохватилась, что оставила чемоданчик с письмами в вагоне электрички. Так уехали и пропали письма Цветаевой» Б. Пастернак 1991: 342. Но все же, по счастливому обстоятельству, с некоторых писем были сделаны копии. * * * Кто знает, как сложилась бы судьба Пастернака, решись он стать музыкантом? В любом случае благодаря Скрябину мы получили одного из самых талантливых и даровитых поэтов. Синтез его художественных дарований позволил привнести в культуру неординарный пастернаковский мир: «Музыка, поэзия, живопись были для него не вавилонским смешением языков, не разными языками, а единым языком искусства, в котором все слова равно ему доступны и равно понятны» Асмус: 62. Вспомним же о еще одном соединении семей Скрябиных и Пастернаков, осуществившемся благодаря картинам Л. Пастернака. Вот лишь несколько его рисунков, на которых — Скрябин: «Скрябин за роялем» (1909), «А. Н. Скрябин на репетиции «Прометея»» (1915), картина «Исполнение «Прометея» под управлением С. А. Кусевицкого при участии автора»… Одна из самых известных работ — «Скрябин за роялем» — хранится в музее Скрябина в Москве, а наброски находятся в личном архиве семьи Пастернаков и в доме-музее Пастернака в Переделкино. Автор статьи: Иванова-Скрябина Алина Николаевна - журналист, музыковед